Властелин полумира неожиданно выступает как филолог: статья Сталина о марксизме в языкознании печатается в «Правде», выходит отдельной брошюрой и на обсуждениях по всей стране объявляется гениальной. Позже вождь выдвигает свою теорию политической экономии

Главная газета страны специально затеяла дискуссию на непрофильную для себя тему языкознания, чтобы потом по ней высказался Сталин. Поначалу кажется, что редакция на стороне авторов, поддерживающих официально принятую теорию Николая Марра. Этот дореволюционный академик-востоковед в 1920-е годы обосновал «новое учение о языке», сделав аполитичную прежде лингвистику партийной наукой. Вице-президент АН СССР Марр умер 15 лет назад, а его последователи продолжали третировать своих оппонентов. Однако «антимарристу» из Тбилисского университета Арнольду Чикобаве удалось передать письмо вождю, и Сталин лично встретился с отступником от «учения». Так возникла интрига с серией статей «за» и «против» в органе ЦК.

Текст вождя начинается с притворного повода: якобы на вопросы, затронутые в газетной дискуссии, автора попросила ответить «группа товарищей из молодежи». Далее на том же характерном сталинском русском с излюбленными самоповторами ниспровергается теория Марра о классовом характере языка. Задача вроде несложная, и риторическая пышность выглядит избыточной. Конечно, язык — не «надстройка» и не меняется вместе с государственным строем: «русский язык так же хорошо обслуживал русский капитализм и русскую буржуазную культуру до Октябрьского переворота, как он обслуживает ныне социалистический строй». Потом «Правда» в течение месяца печатает четыре сталинских постскриптума — «Ответы товарищам» на дополнительные вопросы-подцавки про вульгаризацию марксизма Марром. Мимоходные высказывания вождя на прочие специальные темы небесспорны: так, Сталин невесть с чего взял, будто русский язык возник в прошлом из «орловско-курского диалекта», а в будущем «после победы социализма во всемирном масштабе» автор предрекает возникновение «общего международного языка».

Вождю кроме занятий политической практикой положено быть теоретиком и вносить свой вклад в «вечно живое марксистско-ленинское учение». Есть догадка, что языкознание выбрано как область, не затронутая великими «основоположниками». Очевидно, Сталин так понимает своей образ: ренессансный гений, которому подвластны любые сферы, и среди прочих титулов от «величайшего полководца» до «лучшего друга советских физкультурников» его теперь именуют «корифеем всех наук». Выглядит диковато: среди послевоенной разрухи и нужды кремлевскому небожителю — сугубое дело до теоретической филологии; в виде обращения к лингвисту потом сочинят самую известную неподцензурную песню о вожде.

В конце 1952-го снова статьей в «Правде» о профессиональной дискуссии и несколькими послесловиями обставляют выступление Сталина-экономиста. В работе «Экономические проблемы социализма в СССР» вождь хоть и признает объективность закона стоимости, но полагает, что советские условия его совершенно изменили. Поэтому «у нас не развивают вовсю легкую промышленность как наиболее рентабельную». Оправдывая планирование без оглядки на эффективность, Сталин вводит «народнохозяйственную рентабельность»: мол, предприятия и отрасли могут быть убыточными, но (видимо, за счет других предприятий и отраслей) в общем котле дебет с кредитом как-то сойдутся. Хоть колхозы официально и не госпредприятия, «цены у нас на сельскохозяйственное сырье — твердые» (пусть и ниже себестоимости), и средства производства даже колхозам не продаются, а «только распределяются государством». Корифею остается жить несколько месяцев, и его последние постулаты успеют войти только в учебник политэкономии 1954 года. Сам хозяйственный уклад, существующий вопреки законам экономики, не посмеют тронуть до конца строя.