Властителями умов остаются литераторы, и важно, чтобы на Западе выходили книги именитых авторов, прославляющие СССР. Но некоторые писатели, вернувшись домой, отзываются о социализме критически

Ценя влияние знаменитого литератора, Ленин еще в 1920 году принимал Герберта Уэллса. Великий фантаст потом в книге «Россия во мгле» назвал вождя «кремлевским мечтателем» и заявил о своем несогласии с большевистскими «свержением» и «диктатурой». Зато апологетические очерки об Октябрьской революции американца Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» удостоились восторженного ленинского предисловия: «Эту книгу я желал бы видеть распространенной в миллионах экземпляров и переведенной на все языки». Француз Анри Барбюс посещает СССР четырежды: в 1927, 1932, 1934 и 1935 годах. Его том под простым названием «Сталин» комплиментарен до сладости. Авторское умиление вызывает даже квартира правителя в Кремле, которой на Западе «не удовлетворился бы средний служащий». Барбюсу советская пропаганда обязана знаменитой формулой «Сталин — это Ленин сегодня». На такую агитку способен только убежденный коммунист, готовый во всем оправдывать советские порядки. Но хождение перевода книги Барбюса придется вскоре прекратить — многих упоминаемых в ней лиц репрессируют.

Старцы — нобелевские лауреаты Бернард Шоу (приезжал в 1931-м) и Ромен Роллан (приезжал в 1935-м) раздают интервью и заявления для прессы: СССР — это будущее всего мира. Вояжи значимы для внутренней пропаганды — вот, лучшие умы человечества приветствуют наши достижения! Решение о каждом визитере принимает Политбюро, гостя селят в апартаменты «Метрополя», возят по передовым заводам-колхозам-школам, тщательно фильтруют допускаемых собеседников. Сталин при личной встрече очаровывает каждую знаменитость. Порой опека чересчур назойлива, а Роллана возмущает контроль даже их переписки с Горьким. Но эти замечания останутся в дневнике, который писатель запретит публиковать 50 лет после своей смерти. Шоу назовет фальшивкой проникающую за границу информацию о голодоморе.

В 1936-м обернется скандалом приезд Андре Жида. Считавшийся «другом Советского Союза» французский модернист, у которого в Москве выходит собрание сочинений, напишет в большом очерке «Возвращение из СССР» про тотальный контроль за общественной жизнью и литературой. Кремлем устроена кампания «гневного отпора» — в том числе силами «простых тружеников», которые не могли читать французский оригинал. Ответ «со знанием дела» Политбюро поручает Михаилу Кольцову — тот назовет очерк Жида «троцкистской бранью и клеветой». А с декабря 1936-го по февраль 1937-го в СССР гостит Лион Фейхтвангер, знаменитый немецкий прозаик, еврей, эмигрировавший из гитлеровской Германии во Францию (позже — в США). Даже отмечая в книге «Москва. 1937», что населением «тяжелее всего ощущается жилищная нужда, приходится становиться в очередь в уборную и к водопроводу», автор уверен: советская столица «будет прекрасной», а ее «общественные здания монументальны» уже сейчас. Фейхтвангер посещает заседания «Второго московского процесса». Обращает внимание: сотрудничество видных большевиков с фашистами «доказано только самооговорами обвиняемых» — но делится своими сомнениями только с коминтерновцем Димитровым, не включая их в текст. Западные критики будут упрекать Фейхтвангера за легковерие — ведь он даже всерьез пересказал кокетливое недовольство Сталина обилием повсюду собственных портретов.

Жид потом опубликует «Поправки к моему “Возвращению из СССР”». В этих заметках достанется уже и западным коммунистам, которые пролетариев-активистов «обманывают так же, как их обманывает Москва».