Памятник Владимиру Маяковскому поставлен в Москве на площади его имени. По вечерам под статуей «горлана-главаря» собираются толпы, там читают стихи. Романтическая «оттепель», продолжаясь в наступающей эпохе 1960-х, назовет себя поэтической

Традиция началась с открытия памятника. После официальных речей и декламаций профессионалов, когда церемония закончилась, к микрофону подошел неизвестный молодой человек из публики и начал читать Маяковского. Толпе это понравилось, и за парнем потянулись другие. В погожие дни люди стали собираться каждые выходные. Поэтические концерты проходили и прежде, но в залах и никогда — бесконтрольно. На пьедестале стоит Маяковский своей последней поры, времен поэмы «Во весь голос», где, «заглуша поэзии потоки», он обращался к потомкам, «как живой с живыми говоря». Через 30 лет завет исполнен.

Поэты уже несколько лет искали новые контакты с публикой. С 1955-го устраивали «день поэзии», когда авторы, встав за прилавки книжных магазинов, читали свои стихи, отвечали на вопросы и надписывали сборники. С 1956-го в Москве и Ленинграде выходят одноименные альманахи — по нескольку стихотворений в году от каждого поэта. Через нас говорит эпоха — утверждает новая поэтическая смена. Ей поверили. В стихотворном размере современники слышат ритм времени, а лучший девиз поколений — тот, что в рифму.

Чтения под Маяковским собирают до 15 тыс. человек. Главный кумир — Евгений Евтушенко. Тонко чувствуя границы недозволенного и дозволенного только ему, поэт-публицист впечатляет балладами, которые вроде не про нас, но всем все понятно. Очевидцы на всю жизнь запомнят, как исполняет Евтушенко свое стихотворение о кубинских повстанцах, ненадолго захвативших национальное радио. Там сперва про неизбежность такого штурма где угодно, «когда страной какой-то правит ложь, когда газеты лгут неутомимо». А в финале обращение к себе и другим: «Но говорить — / хоть три минуты — / правду! / Хоть три минуты! (гневный взгляд брошен на улицу Горького в сторону Кремля) Пусть потом убьют!»

Масштабы живой поэзии разрастутся до спортивных арен. В обращении к родоначальнику Маяковскому Андрей Вознесенский назовет их новыми алтарями жанра: «Пока не требует поэта к священной жертве Стадион!» (парафраз пушкинского «Поэта», где — Аполлон).

И когда мы выходим на стадионы в Томске
или на рижские Лужники вас понимающие потомки
тянутся к завтрашним
сквозь стихи

Кажется, трибуны могут хором читать любимые строчки вместе с их автором. От поэзии ждут правды, от поэта-общественно-политической позиции. Согласно знаменитой легенде, Бродский, услышав, что Евтушенко где-то высказался против колхозов, спешит парировать: «Если Евтушенко против, то я — за». Маяковского, называя его злободневные стихи «богадельней», когда-то упрекал Пастернак: «Вы заняты нашим балансом, / Трагедией ВСНХ». Евтушенко потом напишет оправдательную самоэпитафию:

...покойник политику путал с поэзией.
Но вы не подумайте скоропалительно,
что был он совсем недоумок в политике,
и даже по части поэзии, собственно,
покойный имел кой-какие способности.

Слушания на площади Маяковского власти разгонят: там, начав спорить о поэзии, потом перейдут на политику. С «Маяка» выйдут первые советские диссиденты и авторы самиздата. Лояльная поэзия продолжит жить на разрешенных вечерах, прежде всего в Политехническом музее. В следующую эпоху перемен — перестройку — окажется востребованной публицистика прозаическая, даже деловая. При «заморозках» XXI века, желая вновь пробудить «оттепель», площадь, ставшую Триумфальной, опять выберут местом протестов.